тарик стянул с окоченевших рук заледенелые варежки и, поднося по очереди ко рту, дышал в них, словно надувая воздушные шарики. Когда они оттаяли, надел и снова взялся за лопату. От работы он весь вспотел и даже расстегнул ватную фуфайку, вот только руки и ноги мерзли до онемения. Не спасали ни валенки, ни шерстяные носки и рукавицы, заботливо связанные дочкой из верблюжьей шерсти. Снегопад намедни прошел обильный, все замело, как в его детстве говорили — по сидячую собаку. Хотя, какая еще собака. Одно дело такса, другое — сенбернар.
Трактор сюда не заезжает, платить за него некому — соседи зимой не живут, а у Старика лишних денег нет. Вот и приходится от большака до своего дома аж двести метров вручную расчищать. Иначе дочка на своей малолитражке не проедет. Тут бы хорошо на «УАЗике» или на «Лендровере». Но дочка не любит большие машины.
Размеренными движениями Старик отшвыривал снег в сторону. Через сугроб, словно снежный барс, пробиралась серая полосатая кошка. Сделав последний прыжок на расчищенное место, она подошла к Старику, потерлась о заснеженный валенок, замурлыкала. Старик прервал работу, снял рукавицу и погладил кошку по спине.
— Что, Кошка, нагулялась? Иди в дом, сухарики свои погрызи.
Сухариками Старик называл шарики кошачьего корма. Оба питались в основном всухомятку. Старик не любил и не умел готовить, считая это пустой тратой времени. Продукты раз в месяц привозила дочь. Изредка Старик сам выбирался в магазин в соседнее село, до которого шесть километров — побаловать себя какой-нибудь «свежатинкой», а для кошки купить свежего молочка. Но большей частью Старик и Кошка вели аскетический образ жизни.
Кошка, задрав хвост вопросительным знаком, медленно направилась к дому, а дойдя до окна, запрыгнула в приоткрытую форточку. Старик этого не видел, он продолжал отбрасывать снег. Работал он долго, часто останавливаясь, чтобы отдышаться и в очередной раз отогреть руки. Быстро уставал он последнее время, а вверху грудной клетки все чаще стала появляться жгучая боль. Дочка говорила, с этим шутить нельзя, надо врачу показаться, но Старик отнекивался. Рано еще по врачам. Не такая, мол, я и развалина.
Старик пробился к дороге, когда совсем стемнело. В груди жгло, словно изнутри был прилеплен горчичник, сердце колотилось. В кармане телогрейки зазвонил мобильник.
— Пап, привет, как дела?
— Нормально все, — тяжело восстанавливая дыхание, ответил Старик.
— Снегопад был какой! Смотри, дорожки не чисть, я приеду, сама все сделаю.
— Хорошо, не буду.
— Пап, прости, не обижайся, но на Новый год я не смогу. На Рождество только. Меня в компанию встречать пригласили.
Сердце опять кольнуло, но Старик ответил как можно бодрее:
— Дочь, я все понимаю. В компанию, так в компанию. А Дашуля с кем останется?
— Я маму попросила с ней посидеть. Не волнуйся. А на Рождество мы к тебе вдвоем с Дашулькой. А, может быть, и втроем…
— Правда, что ль? Дочь, рад за тебя!
Сердце отпустило. Если у дочки что-то налаживается в личной жизни, это куда важнее, чем встречать Новый год с престарелым отцом. Старик сунул в карман мобильник и, волоча лопату, зашаркал к дому. У крыльца прихватил дров из поленницы и вошел в темный дом. Кошка сидела на остывшей печке, в темноте сверкнули ее глаза. Она тут же вскочила и с громким мурлыканьем кинулась к хозяину, путаясь у него в ногах. Старик доплелся в темноте до печки, бросил дрова, лишь после этого включил свет.