Глава 12. ЗА ВТОРЫМ АРТЕФАКТОМ
ишь во второй половине дня мы поняли, что заблудились. В глухой лесной чаще совершенно не к чему было привязать карту — ни речушки, ни просеки, ни триангуляционного знака. Мы рванули по азимуту, ни на доли градуса не отклоняясь от стрелки компаса, то есть передвигались ровнёшенько по прямой. Тем не менее, снова попали на место, которое показалось нам очень хорошо знакомым. Да, мы здесь уже были час или два назад. Отдыхали, менялись сапогами и лошадьми, вон, даже куча конского навоза лежит почти свежая. Вы, наверно, снова подумаете, будто я хвастался, говоря о том, что хорошо ориентируюсь в лесу? Отнюдь.
— Заколдованный лес, — произнес Лешек. — Типа как у нас с бабкой.
Вот такие пироги. И что делать?
— А ты, типа, расколдовать можешь? — спросил Лева, подражая интонации Лешека.
— Я не волшебник. И даже пока не учусь.
— Может, попробуем вернуться к деревне и начнем искать дорогу заново? — предложил я.
— А смысл?
— А какой смысл сидеть просто так? Что-то ведь надо делать!
— Тихо! — прервал наши пререкания Вольф. — Я слышу голоса.
Мы притихли. Оборотень пошевелил ноздрями, принюхиваясь, и добавил:
— И чую запах дыма.
Пришлось снова продираться напролом через чащу. Конные (мы с Левой) вели лошадей в поводу, «сапожники» (Вольф с Лешеком) несли свои транспортные средства подмышкой. Пройдя некоторое время в определяемом Вольфом направлении, мы тоже стали различать запах дыма, оттуда же доносились и звуки песни под гитару. Я мысленно произнес «Йес!» и сделал характерный жест (тоже мысленно). Никаких параллельных миров, все это выдумки, Диснейленд для взрослых! Меня разыгрывали, сейчас закончится это многодневное реалити-шоу, сопровождаемое сложно наведенной галлюцинацией, и всё вернется на свои места, потому что впереди река и лагерь нашего брата туриста. Там ужинают, поют песни, может там и мои ребята поджидают меня. Я наконец-то увижу Катьку, Командора, Леху и Ленку, мы, пусть и с опозданием, вернемся домой и это главное. Даже если меня уже уволили с работы, какие мои годы! До пенсии далеко, что-нибудь придумаем.
Тем временем, звуки становились все отчетливее. Различима стала и мелодия песни, напоминавшая больше цыганочку, чем бардовские композиции. Гитаре вторил бубен и довольно стройный хор голосов.
— Цыгане! — проворчал Лешек. — Только этого не хватало!
В его голосе прозвучали еще более тревожные нотки, чем перед встречей с русалками.
— Цыганки тоже топят своих любовников? А цыгане из ревности отрезают им головы?
— Не иронизируй! Эти обчистят до нитки и спасибо не скажут! Надо выслать, как бы, разведчика, типа, спросить дорогу, а остальным спрятаться и ждать.
Во мне еще теплилась надежда, что это группа туристов из моего пространственно-временного измерения. Ведь и «турьё» поет цыганочку и берет в походы бубны. Сомнения развеялись когда из чащи выскочили две цыганки в ярких пестрых платках и цветастых длинных платьях.
— Эй, красивые! Куда идешь мимо? Позолоти ручку, погадаем! — затараторили они наперебой.
— Не стоит трудиться, милые, — улыбаясь ответил Вольф. Как всегда он был галантен с дамами и учтив. — Мы заблудились, нам бы только узнать дорогу, и мы пойдем по ней далеко-далеко. А что было, что будет — и так знаем.
— Зачем идти! — продолжали тараторить цыганки.
Их было уже не две, а толпа, разных возрастов и габаритов. Они взяли нас в кольцо и перманентно теснили в сторону табора.
— Зачем идти! Ночь скоро, а здесь весело, вино есть, мясо есть, песни есть! Всю ночь костры будут, пляски будут, веселиться будем!
Это был самый настоящий цыганский табор, точь-в-точь как показывают в кино. Шатры, костры, гитары, лошади, детский плач, женские крики, ругань мужиков — все как полагается. Цыганки повели нас к большому костру, на котором жарился барашек и варилось что-то вроде пунша или глинтвейна. У оборотня загорелись глаза, и было ясно, что никуда он отсюда не двинется, пока не отведает барашка, несмотря на то, что он почти вегетарианец. Лева, чувствовалось, тоже был любитель гулянок, его зажигала обстановка в таборе, а значит уйдем мы отсюда нескоро. Оно и правильно, куда сейчас идти? Солнце уже закатилось, всходила полная луна. Ладно, воспользуемся пока цыганским гостеприимством, а потом поставим в стороночке палатку и баиньки.
Выпив пунша и поев мяса, мы слегка захмелели, телеса наши охватила истома, а головы стал окутывать легкий дурман. Увлекаемые хозяевами, сами себя не помня, пустились в пляс, выкрикивая что-то типа «ромалэ» и «чавелла». Всё вокруг, казалось, вместе с нами плясало и пело. В ритмичном танце над лесом прыгала луна, кружился и сам лес, от пляшущих костров салютом взлетали вверх искры, и вся эта фантасмагория все больше и больше захватывала своим экстазом. Ноги, не зная усталости, сами выписывали какие-то замысловатые кренделя, глотки сами подхватывали крики, сознание, не воспринимая ничего, кроме окружающего гама и хмельного веселья, уносилось куда-то вверх, на глаза накатывала темно-сизая пелена тумана….
Очнулись мы от резкой и внезапной тишины. Высоко в небе светила полная луна, ярко освещая поляну, где не было ни шатров, ни костров, только нас четверо, да пара наших изрядно похудевших рюкзаков, да еще Левкина «бердана» и один сапог-скороход. Да-а… Что называется, картина Репина «Приплыли». И картина, прямо скажем, малорадостная.
— Прикольно, да? Спросили дорожку! — вздохнул Лешек. — Я говорил, добром это не кончится.
— Говорил, говорил! — проворчал Лева. — А толку-то, что говорил?
Вольф многозначительно посмотрел на луну.
— Выть или не выть? — спросил он риторически.
Итак, в результате визита в цыганский табор, мы лишились транспортных средств, моей (вернее девчачьей) палатки и нашей казны. На всякий случай я ощупал задний карман на предмет наличия амулета. Артефакт оказался на месте, впрочем, я уже знал его магическое свойство возвращаться к законному владельцу (знать бы еще, что он умеет кроме этого). Вот бы так вели себя и остальные вещи. В моем рюкзаке оказались нетронуты никчемный пока ковер-самолет, аптечка с возвращенным мне русалкой Светой пантокрином, моя видеокамера и электрический фонарь. Наверно, здешние цыгане не знали о назначении технических штучек-дрючек, а баночки-таблетки не вызвали у них интереса, как и побитый молью линялый ковер. Один сапог они, видимо, в спешке потеряли. Левка поднял его и со злостью зашвырнул в кусты.
— Все равно один он ни к чему! — прокомментировал он этот поступок.
Я просканировал фонарем поляну на предмет, не потеряли ли они чего-нибудь еще. Мои поиски не оказались бесплодными, я нашел золотой рупь.
— Что за аппарат? — спросил Лешек, взяв из моих рук фонарик. — Свеча типа без огня? Здорово!
— Чего делать-то будем?
— Да пока ничего, утро вечера мудренее…
* * *
Подремав пару часов в сидячем положении, прислонившись друг к другу спинами, как тогда, в плену у дикарей, мы дождались рассвета. А когда рассвело, размяли затекшие мышцы и натощак открыли совещание на тему наших дальнейших планов. Натощак доброй беседы не получалось.
— Я говорил, нечего к цыганам идти, добром не кончится! — заводился Лешек.
— Подумаешь: говорил! Сам бы дорогу искал, коль ты леший!
— А ты — серый волк, всем тропинкам знаешь толк!
— А что я? У нас вон следопыт есть с ружьем и в шляпе!
— А я-то тут при чем? Я, между прочим, не вызывался!
Я подумал, что мне пришло время бегать вокруг, приговаривая: «А вот и не подеретесь!». Но, к счастью, этого не потребовалось.
— О чем спор, молодые люди, какие проблемы? — раздался откуда-то старческий голос.
Мы дружно закрутили головами.
— Можете не стараться, покуда шапку не скину, не увидите.
Голос прозвучал уже и вовсе рядом с нами. Откуда ни возьмись, внезапно появился старичок, седовласый и седобородый, с сучковатой палкой в одной руке и шутовским колпаком (только без бубенцов) в другой.
— Здравствуйте, путники, — поздоровался он.
— Приветствуем вас, уважаемый старичок-лесовичок, — ответил за всех Лешек. — Мир вашему лесу.
— Спасибо тебе, милок. И вам, люди добрые. Куда же вы держите путь, если не секрет?
— Вообще-то секрет, но от вас-то его утаишь разве, — ответил Вольф. — Ищем мы дорогу в НИИКУДА. То есть, тьфу, в НИИКоГО. А вот по какому вопросу, это уже секрет, большой секрет. И не пытайте даже.
— И не буду. До НИИКоГО мне нет ниикакого, то есть никакого дела. Я заповедный лес стерегу и ниикого, в смысле никого сюда не пускаю. А уж коли кто в мой лес попал, ни за что назад не выйдет, так и пропадет тута. Вот так и стерегу, лучше всякой армии, правда?
— А цыган на нас вы наслали? — спросил я. — Раз уж все равно путникам хана, пускай, значит, хоть цыгане добычей поживятся?
— Какие цыгане? — удивился старичок. — А, цыгане! Нет, я никого не насылал. Это бесово отродье. С бесом соглашение у меня — я его цыган не трогаю, свободно пропускаю-выпускаю, а он не трогает меня. С ним тоже по-хорошему надо, с бесом-то. А то ведь он же и мор на зверей напустит, и дерева погубить может, а силы у меня супротив него нету.
— Понятно. Так и что, нам готовиться остаток своих дней в этом лесу провести?
— Ну, зачем так. Вы уж не серчайте, что повеселился я, когда давеча вы четвертый круг наматывать стали. Ну да ладно, дело прошлое. Такой вот я веселый старичок. Я ж когда увидел, что леший с вами, решил, надо бы появиться, да помочь чем смогу, ежели это не супротив моих обязанностей. Да вчера недосуг мне стало, дело появилось срочное, — он многозначительно провел большим пальцем по воротнику. — А НИИКоГО, он не в заповедном лесу, с краю чуток. Но напрямки я вас туда не пущу, все равно в обход пойдете. Крюк-то небольшой, верст пятнадцать будет, не более. Я вам сучок-путевичок дам, он проводит.
Старик отломил от своего посоха рогатульку (силен, однако), надел на нее шляпку от гриба боровика и протянул Лешеку.
— Держи, милый, доведет куда надо. А ежели вы в сам энтот НИИ желаете попасть, не буду спрашивать зачем, так через проходную лучше не ходите, вахтер вас все равно без пропуска не пустит. Сучок-путевичок вас к подземному ходу приведет, по нему и пройдете. Там в конце туннеля паук сидит, вы его не пугайтесь, три его загадки отгадаете — и идите смело. Только старый он стал, условия задач путает. А ответа требует правильного, так что не спешите отвечать, подумайте. Иначе — съест!
Старичок-лесовичок надел свой колпак и исчез, а рогатулька в шляпе, едва ее бросили на землю, шустро засеменила на деревянных ножках по прошлогодней хвое, зарослям черники и заячьей капусты. Чтобы не потерять сучок-путевичок из виду, а это могло случиться элементарно, мы пустили за ним Лешека, он и поглазастее, и все эти лесные чудеса по его части. А сами гуськом двинулись следом. Нахмурившееся перед рассветом тяжелыми облаками небо развиднелось, и сквозь густые ветви деревьев светило солнце. Становилось жарко. Через пару часов мы взмокли от пота и молили каждый свой организм поскорее открыть второе дыхание. Вольф не стерпел и превратился в волка. Как известно, волки физически выносливее людей и ко всему прочему, как и их собратья собаки, не потеют. Часам к одиннадцати утра этот необыкновенный кросс по пересеченной местности завершился — сучок привел нас к какой-то землянке или входу в погреб и тотчас самоуничтожился: шляпка превратилась в прах, рогатулька обуглилась и стала пеплом.
— Привал!.. — выкрикнули мы хором.
Как вы, наверно, уже догадались, в результате ночного приключения обладателями наших дорожных запасов провианта стали цыгане. Вяленое мясо, солонина, крупы, сухофрукты — все, что было закуплено на базаре еще в Даймондтауне, пошло в фонд помощи кочевым народам. Вольф, несмотря на то, что почти вегетарианец, в отдельных случаях снабжал наш небольшой отряд свежепойманным мясом, но сейчас ему было явно не до охоты. Тем не менее, после такой пробежки пускаться на пустой желудок в следующую авантюру было бы чертовски неразумно. По поляне сизым ковром стелилась голубика. За неимением ничего другого мы принялись воздавать ей должное. Жажду она утоляет хорошо, витаминов, опять же, в ней навалом, но с калориями, к сожалению, дела обстоят не очень… Набрать бы грибов, да только приготовить их не в чем. Котелок-то наш тоже у цыган теперь живет!
— А вот пирожки! Кому пирожки! Горячие, с пылу, с жару! С повидлой, со с мясом, с капустой!
Печь! Простая русская печь, без компьютерной начинки, но тем не менее говорящая. А ведь буквально минуту назад ее, кажется, здесь не было. А, может, и была, просто мы ее сразу не заметили. Раньше меня удивляло, отчего это в русских народных сказках довольно частым персонажем выступает печь, одиноко стоящая в лесу или в чистом поле. Кто ее там сложил и зачем? Тем не менее, своя логика в этом есть. В лесу могла стоять избушка. В результате несчастного случая избушка сгорела, а печь осталась. А в чистом поле частенько военные интенданты складывали печи, чтобы готовить еду для армии на марше. Ведь полевых кухонь тогда не было, а на сухом пайке много не навоюешь.
Короче, судьба ниспослала нам подарок. Если бы еще заранее знать, какой! Вернусь домой, напишу реферат на тему: «Лохство (или лохизм) и его влияние на экстремальность современного туризма».
— Почем пирожки-то? — спросил я это говорящее отопительно-варочное устройство.
— Недорого, по полгрошика за пару, милый, ответила печь.
— У меня рупь золотой, неразменный. Сдачу дадите?
— Дам, милый, как не дать-то, конечно дам.
— Значит так. Нам четыре с мясом…
— Со с мясом закончилися…
— Как же так, а говорили…
— Ассортимент нужно весь перечислять. Положено!
— Хорошо. Четыре с повидлом…
— С повидлой нету.
— Но с капустой-то есть?
— С капустой есть.
— Тогда с капустой. Восемь. Нет, двенадцать.
— Последние десять остались.
— Ладно, давай!
— Кинь монетку! Вон, видишь, в щелочку над устьем.
Я бросил в щель рупь, и было слышно, как он катится по внутренностям печки, видимо проходя тест на подлинность. Потом что-то щелкнуло, заурчало, заслонка откинулась, из устья выдвинулся засаленный противень, на котором чернело десять подгорелых пирожков. Заслонка с лязгом захлопнулась.
— А сдача? — первым делом произнес я с возмущением, уж потом намереваясь предъявлять претензии к качеству.
Печка была нема. Я колотил кулаками и по кирпичным бокам, и по заслонке, эффекта — ноль. Я оглянулся на своих товарищей. Черти! Ну почему никто не вмешался, пока я вел беседу с печкой. Почему никто не схватил меня за руку, пока я не кинул в щелку рупь? Но ребята отвернулись и зажимали себе рты, боясь рассмеяться в открытую.
И кому тут жаловаться? Ситуация совершенно идиотская, ведь со стороны-то все выглядит вот как. Стояла на поляне печь. Некто (несколько дней назад) напек в ней пирожков, оставил некондицию, а остальные забрал (или, допустим, съел) и ушел. Спустя несколько дней другой некто зачем-то засовывает в недра этой самой печки золотой рупь, а после не может его оттуда достать.
Делать нечего. Пришлось нам с голодухи съесть подгорелые черствые пирожки и отправляться в подземелье. Светя фонарем, я шел впереди, ведя всю группу под сырыми кирпичными сводами, пока не наткнулся на толстую, как рояльная проволока, паутину. Где-то щелкнуло реле, немного померцав зажглась люминесцентная лампа, осветив дневным неярким светом почти круглое в плане помещение с замшелыми и покрытыми плесенью стенами. Из какой-то темной дыры, кряхтя и отдуваясь, выполз создатель этой самой паутины. Косматое чудовище размером было этак с годовалого бычка. Оглядев нас всеми восемью глазами, страшилище откашлялось и произнесло:
— Ну и какого лешего вы сюда приперлись?
— Я это, попросил бы… — обиделся Лешек
— Фу ты, ну ты, какие мы надуты! Странный вы, лешие, народ. Вот черт, к примеру, не обижается, когда ему скажешь «черт с тобой».
— Ну и иди к черту!
— И пойду. К двум чертям, у нас там «пулька» не дописана, это вы меня оторвали, а у меня там, может, мизер чистый на руках… В смысле на лапах. Вот разберусь с вами и пойду. А черти за вами апосля придут. Не к спеху, куда они, души-то денутся, правильно? Или среди вас есть праведники? Может, туда хотите?
Он поднял вверх мохнатую лапу, вторую правую. В первой правой он держал какой-то блестящий цилиндрик с кнопкой в торце, как у авторучки.
— Именно туда, — сказал Вольф, тоже показывая наверх. — Нам надо посетить здание, которое там, над нами. Но, думаю, выше пятого этажа мы подниматься не будем.
— А кто вас туда пустит? Приехали, ваш жизненный путь тута кончается. Оборотня я жрать не буду, волчатину я не ем, кровь только выпью. А остальных — уж не обессудьте, как говорится, френдз фор дина, — паук изобразил подобие ухмылки и пощелкал кнопкой на цилиндрике.
— Какие ж мы тебе друзья, мерзкое членистоногое! — возмутился Лева.
— Паукообразное, — поправил мутант.
— Тем более. Микроб из унитаза тебе френд.
И, обратившись ко мне, Лева сказал вполголоса:
— Чего-то я ляпнул сдуру. Ты, кстати, не знаешь, что такое унитаз? Какая-то чушь в голову лезет.
Я тоже поймал себя на том, что в голову лезет чушь. Как будто отходишь от наркоза или, проснувшись, хватаешься за обрывки ускользающего сновидения. И чушь какая-то заумная, мне вдруг представились три доказательства теоремы Ферма и два вполне работоспособных варианта принципа действия вечного двигателя.
— Уважаемое паукообразное, — как всегда галантно обратился к мутанту Вольф. — Имя-то какое-нибудь есть у тебя?
— Есть, — немного растерянно произнес паук. — Федей с детства кличут.
— Вот что, Федя. Во-первых, вот у этого товарища, — он указал на Леву, — есть ружье, заряженное пулями для охоты на безвздохового однорука. Стреляет этот товарищ метко и, главное, быстро. Это я так, для ясности. А во-вторых, выключи, пожалуйста, умклайдет, не надо честным гражданам мозги пудрить
— Ладно, — согласился Федя и щелкнул кнопочкой на цилиндрике. — Играем по честному. Итак, отгадываете три загадки — проходите. Не отгадываете — сожру. А вашей пукалки я не боюсь.
— Валяй, загадывай!
— Первая загадка…
Он сделал паузу, но, похоже, вовсе не театральную, просто усиленно напрягал память. Во внезапно образовавшейся тишине можно было услышать, как скрипят его мозги.
— Значит так. Сидит девица в темнице… Э-мм… Сидит девица в темнице, кто ее раздевает, тот слезы проливает.
— А четыре варианта ответа?
— Обойдетесь.
— Попыток сколько?
— Одна.
— Гудок другу? — спросил Лешек, доставая корявый сучок.
— Фигушки!
— Фотопленка в кассете! — выпалил я.
— Ишь ты, верно. А почему слезы проливает?
— Засветить боится.
— Точно. Хорошо, слушайте вторую… Вторая загадка будет вот какая. Посложнее будет загадка. — Федя напрягал память с удвоенным усилием, при этом поигрывая цилиндриком (с заимствованным у Стругацких названием «умклайдет») в первой правой передней лапке. – Вот какая вторая загадка: висит груша, а коса на улице.
Первым делом я мысленно принялся прорабатывать тему повешенной на собственной косе тети Груни, как наиболее вероятную в плане Фединого цинизма и традиций черного юмора, однако внутренний голос настойчиво нудел о чем-то связанном с хищением электроэнергии. Лешек меня опередил:
— Ета, дачник типа лампочку к столбу подключил.
-Ты хоть понял, чего сказал! – возмущенно выкрикнул Вольф. – Одна попытка всего, а ты…
Однако на паука было кисло смотреть. Похоже у него разболелись зубы (или хелицеры, черт знает, что там у него). Он тряс лапой с умклайдетом и пытался обхватить голову педипальпами.
— Это не считается! Переиграть! Я случайно включил умклайдет и транслировал вам отгадку!
— Карте место, — возразил Лева. – Уговор дороже денег, попытка есть попытка.
— Вы, жалкие ничтожества, обманываете несчастное животное! Ладно, черт с вами, последняя загадка будет посложнее.
Он зашвырнул умклайдет в зияющую в стене черную дыру, из которой выполз.
— Эту точно ни в жисть не угадаете. Без окон, без дверей, полна… Пардон, это не надо. Два конца, два кольца… Нет, обратно не то. Висит в углу сито… Да ну вас в пень, идите так! Вон, дверь справа. Потом по коридору налево, затем направо, еще раз налево и до лифтов.
— Можем ли мы рассчитывать на вашу любезность приглядеть за нашим барахлишком, чтобы не таскаться с ним по серьезному учреждению? — спросил Вольф, указывая на рюкзак, который мы утром объединили из двух, поскольку вещей осталось совсем мало.
— Да оставляйте, никто его тут не тронет. Съестного нет ничего? А то, знаете ли, мыши…
— Знаем. Но ничего нет.
Самое ценное, что там было — моя аптечка и видеокамера. Ковер-самолет еще в деле испытан не был, поэтому относительно его ценности у меня оставались серьезные сомнения. Тем не менее, мы бросили рюкзак у стены и удалились в указанном пауком направлении.
Я словно бы попал в свой знакомый мир. Кафельный пол, панели под дерево до половины стены (вторая половина до потолка окрашена неопределяемого цвета масляной краской), электрический свет, подъемные механизмы с автоматическими дверьми (то бишь лифты) и выставленная в коридор отслужившая свой век разная аппаратура. Вольфа и Леву все это как бы и не удивляло, словно они каждый день пользовались лифтами и лампами дневного света. Лешек же озирал все вокруг жадными глазами, и чувствовалось, он променял бы весь свой лес и будущую карьеру дипломированного лешего на комнату в общаге и работу простым лаборантом в НИИ.
— Я предлагаю всей толпой не ходить, — Вольф как всегда был рассудителен, — чтобы не вызывать подозрений у местного контингента. Встретимся здесь, около лифтов, где-нибудь часа через полтора на совещание. А до этого каждый самостоятельно попытается выяснить, где находится этот чертов прибор. А уж там вместе решим, выкрасть его, купить или получить по накладной.
В лифте было шесть кнопок. На первом этаже, как выяснилось из вывешенной тут же таблицы, размещались макетные мастерские, склады материалов и комплектующих изделий, бюро измерительной техники, библиотека и виварий. Весь шестой этаж занимала администрация, а под лаборатории и испытательные стенды отводились второй тире пятый этажи. Мы их распределили между собой при помощи детской игры в камень, ножницы, бумагу.
Мне достался четвертый этаж. Выйдя из лифта, я решил первым делом разыскать сортир. И не из каких-то там стратегических соображений, а по прямому назначению. Просто после съеденных перед встречей с пауком двух с половиной пирожков, я испытывал некую слабость в животе, то, что теперь называют модным словечком «диарея». Включив на максимальную чувствительность обоняние, я шел по влажному, только что вымытому линолеуму коридора, и нюх мне подсказывал, что цель моя близка. Дверь в мужскую комнату была нараспашку, а проем перегорожен шваброй — уборщица мыла в раковине тряпку. О, нравы! Почему-то во всех временах и пространствах в любых учреждениях уборщицы предпочитают мыть тряпки именно в мужских туалетах, хотя женская уборная рядом и совершенно свободна. Увидев меня, уборщица решила в корне пресечь мои намерения:
— Погоди, успеешь еще, не видишь — уборка идет!
Представив, как на моем месте вел бы себя Вольф, я набрался наглости и галантности одновременно, перешагнул через швабру и, проскользнув мимо уборщицы, произнес:
— Пардон, мадам, боюсь, что через минуту могу и не успеть! — и поспешил запереться в кабинке.
— Ходят тут за…нцы всякие, работать мешают, — ворчала уборщица.
Впрочем, запереться мне не удалось, поскольку шпингалет оказался сломан. И мне припомнился случай, происшедший в нашем институте, как одному отстающему студенту по фамилии Квочкин, разгильдяю и лодырю, пожал руку декан факультета.
Дело в том, что в кабинках нашего институтского сортира тоже были сломаны почти все шпингалеты, а уцелевшие держались на честном слове. Квочкин, ко всему прочему егоза и непоседа, вечно куда-то спешащий, по какой-то странной случайности оказался в институте, что бывало с ним крайне редко, и вдруг ему приспичило заскочить кое-куда по нужде. Он решительно рванул на себя дверцу одной из кабинок… Декан, восседавший в этой кабинке на толчке, машинально протянул руку, чтобы закрыть внезапно распахнувшуюся дверцу, а студент, увидев протянутую руку, растерянно пожал ее, прикрыл дверцу и занял другую кабинку. Бородатый анекдот, скажете? Отнюдь, просто сей случай очень быстро разлетелся по свету и стал притчей во языцех.
В соседнем помещении (то бишь дамской комнате) прозвучали шаги. Ничего себе слышимость! Похоже, тут перегородки не то что из гипсокартона, а типа вообще из бумаги — было слышно, даже, как чиркнула спичка.
— Люсь, не гаси, дай прикурить, — женский голос прозвучал словно над моим ухом.
Я понял: всему виной вентиляционная отдушина под потолком и жуткая акустика помещения. А туалеты здесь по совместительству и курительные комнаты.
Уборщица все еще шумела водой и гремела ведрами, но даже это не помешало мне стать невольным подслушивальщиком чужой беседы. Разговор за стенкой шел о самом сокровенном — о погоде.
— Как там сегодня? А то я с ночной смены, даже не знаю, что там, на улице творится.
— Уф, жарко! С утра еще немного хмурилось, а потом распогодилось, благодать просто. В отпуск хочется, сил никаких нет!
— Вот всегда так. В рабочие дни погода замечательная, а как выходные, так дождь или холод.
— Это точно. Зря этот самый прибор 1207 не хотят внедрять. Как бы здорово было — по четвергам пусть дождик льет, а по выходным солнышко светит.
— Нельзя. Человек будет себе климатические условия все комфортнее и комфортнее создавать, а потом — глобальное потепление, ледники в горах растают и — потоп!
— Зачем его тогда вообще разрабатывали, столько денег вгрохали?
— А впрок, для будущих поколений. Тебе, кстати, ничего в лаборатории погодных явлений не надо? Я туда пойду за пробами грозовых разрядов.
— Надо, но я сама схожу, потом. Мне надо просмотреть протоколы испытаний искусственных торнадо. Какая это комната, я забыла?
— Четыреста семьдесят восьмая.
Два бычка с шипением нырнули в унитаз, прозвучали удаляющиеся шаги, хлопнула дверь. Вот это здорово, повезло как в кино про Джеймса Бонда. Пусть пока нет идей, как завладеть этим прибором, но круг поисков сузился до предела. Я решил нанести визит в эту комнату №478.
Перед дверью я замешкался, на ней был установлен кодовый замок, а шифра, естественно, я не знал. Бодрой походкой в мою сторону шел седовласый пожилой человек с седенькой бородкой клинышком и в круглых очках в золотой оправе.
— Шифр забыли, молодой человек? Не гоже в вашем возрасте быть таким рассеянным, уж ладно бы нам, старикам. Двенадцать ноль семь, шифр-то. Как прибор управления погодой. Нажимайте, нажимайте. С тех пор как приняли его в разработку, в шутку этот шифр установили, так до сих пор он и не меняется, шифр-то. Но теперь мы от него, от прибора то есть, можно сказать, избавились — принято решение сдать на склад невостребованных идей, вот акт на архивацию, — он помахал какой-то бумажкой.
Мы вошли в лабораторию. Это было просторное помещение с кучей столов, стендов, измерительных приборов и химической посуды. Человек двадцать сотрудников оторвались от своих дел и полупоклоном приветствовали аксакала.
— Здравствуйте, профессор! — прозвучал хор голосов.
— Добрый день, добрый день! Геннадий, — он обратился к очкастому «ботанику» с огромной колбой в руках. — Выдай новенькому халат, — кивок в мою сторону, — и пусть он отнесет прибор 1207 на склад невостребованных идей, вот акт. Ученый совет только что утвердил!
Вся лаборатория взорвалась овацией, видимо этот прибор у них у всех в печенках сидел. Но, Боже ж ты мой, какая удача! Мне прямо в руки дают то, за чем я пришел! Это уже не просто фантастика, это как в сказке… Впрочем, я и есть в сказке. Я надел халат, и «ботаник» подвел меня к стоящему в углу «пианино» — впечатляющих размеров железному ящику, напоминающему по форме упомянутый инструмент. Ох, ничего себе, вот это приборчик! Удачи кончились. Как с этакой бандурой я попрусь в обратный путь, да еще без копейки денег и при наличии отсутствия транспортных средств! Ковер-самолет не в счет, я вообще не уверен, что он когда-нибудь взлетит. Да я один, без помощников, не допру сию хреновину и до этого, склада невостребованных идей!
— Ты не пугайся, — успокоил меня очкарик. — Как зовут-то?
— Ваня.
— Геннадий, — он протянул потную холодную ладонь. — Это только оболочка, сам приборчик-то он во!
Геннадий откинул крышку «пианино» и достал оттуда что-то типа жестяной коробочки из-под леденцов, окрашенную серой переливающейся краской, известной в технических кругах под названием «молотковая эмаль».
— На, неси. Вернешься, я покажу тебе диметадисфункцию абстрогеновой плазмы дисфодия и расскажу, в чем будет заключаться твоя работа.
«Не нужна мне никакая плазма, тем более дисфодия» — подумал я, покидая лабораторию и устремляясь по коридору к лифтам. Навстречу мне несся изрядно запыхавшийся молодой человек.
— Не подскажете, где тут четыреста семьдесят восьмая комната? — выпалил он.
— Вон, вторая дверь направо.
— Спасибо! Уф, надо же, первый день на практике и так опоздать!
И понесся дальше. У двери лаборатории он с визгом затормозил и забарабанил по ней кулаками. Тоже шифра не знает. Или забыл. А я с удвоенной скоростью припустил к лифтам.
Спустившись в подвальный этаж, я присел в какое-то ветхое задрипанное кресло. Очень хотелось поскорее проникнуть в заветную дверку и выбраться наружу. Но на душе было несколько неуютно, я не чувствовал себя победителем, я чувствовал себя вором и несуном. А вдруг в лаборатории уже хватились, что поручили выполнение ответственной миссии лжепрактиканту? Позвонили на склад невостребованных идей (я даже не поинтересовался, где он находится!), обнаружили, что прибор туда не попал и уже организовали за мной погоню! Но я должен дождаться своих друзей, ведь мы договорились встретиться тут через полтора часа. Они же не знают, что прибор уже у меня в руках, и что нам надо поскорее улепетывать. Как жаль, что у нас нет мобильных телефонов! Надо было попросить Лешека наделать этих…, дальнословов для оперативной связи между собой. Впрочем, до настоящего момента необходимости в этом не возникало.
Загромыхал механизм в шахте лифта. Я втянул живот, засунул коробочку за пояс камуфляжных штанов, надвинул на лицо капюшон анорака и притворился мумией. Лифт остановился, загремели открывающиеся двери.
— Смотрите, вот он!
Ну, все — конец. Сейчас заметут, потащат куда-нибудь к высокому начальству для разбирательства, надо будет что-то объяснять, выкручиваться. Я уже опускаю моральную сторону всего этого дела.
— Андреич!
Я узнал голос Лешека и, скинув с лица капюшон, с радостью оглядел знакомые лица. Все были в сборе.
— Ну, как?
Я показал двумя пальцами римскую пятерку.
— Достал? Молодец! Бежим скорее!
— Куда бежать-то?
Да и в самом деле, в какую нам дверь, их тут штук семь.
— Сюда, конечно же, в ад, откуда мы и пришли!
Лева указывал на дверь с выцветшей табличкой «Царство А и Да». Не поручусь, что на этой вывеске все литеры были на месте, и вскоре мы сами убедились, что некоторых там явно не хватало. Ворвавшись в указанную дверь, мы не увидели знакомого коридора с кафельным полом — пол был паркетный, а помещение не очень просторным. Напротив располагалась другая дверь с прорезанным в ней окошком. В этом окошке появилась физиономия седовласого старца с огромным мясистым носом и покоящимися на нем очками с линзами силой порядка плюс двадцати, не меньше.
— Заходите, заходите, молодые люди, — произнес он скрипучим голосом. — Вас приветствует старый Арчи Давид. А это мое царство, склад невостребованных идей.